После беседы с командиром взвода начали знакомиться с парнями, с которыми плечо-к-плечу предстояло грызть гранит войсковой науки целых девять месяцев. Первыми к нам подошли литовцы из Каунаса Витас Шимкус, Альгирдас Жукайтис, Витаутас Чеканаускас и рыжий, с волосами, торчащими, как щетина помазка Витя Сайкавичус. Потом земляк из Луганщины Виктор Жижерий, узбек из Ферганы Аскарали Мамадалиев и таджик Рашид Фарзалиев, азербайджанец Аликпер Алиев, и, наконец русские Гена Шаманов, Николай Потоцкий, Володя Ванин, Володя Манин и узбек Владимир Лысенко ( по документам он числился узбеком, говорил с акцентом, на вопросы почему так, не отвечал) и за ними все остальные ребята.
После обеда возле учебного корпуса появился пожилой старшина сверхсрочной службы, которого старший сержант Алескандр Бондаренко почему-то назвал "прообразом будущего российского бизнеса", но в более грубой форме. Он назвался "старшиной Комиссаренко". Сказал, что желающие сфотографироваться в первые дни службы, могут небольшими группами пройти за учебный корпус. Хотелось, конечно, всем.
Уставшие с дороги, почти на тридцатиградусном морозе, легко одетые (гимнастерка и нательная рубаха), мы выглядели как узники концлагеря, но эта памятная фотография и сегодня хранится в моем армейском альбоме. Качество снимков в данном случае не бралось во внимание. Тов.старшина содрал из нас по рублю за каждую фотографию. Вот это фото>

Ко мне подошел маленького роста солдатик, представился по форме: "Орест Баран, художник, из Киева, 4-й учебный взвод капитана Кечина". Я, соответственно, ответил тем же.
- А ведь цена этим фоткам не больше 10 копеек, - продолжил разговор Орест, - вот на днях киевские тетки, мои попечительницы, все-таки пришлют мне мой верный "Зенит" и тогда посмотрите - плакала фирма "Комиссаренко".
Орестик (теперь уже давно Орест Михайлович) оказался студентом 5-го курса Киевского художественного института, исключенным за возражение профессору К.Зарубе по поводу того, что нарисованный им плакат несет в себе признаки формализма и не может быть зачтен, как курсовая работа. Через 5 дней после исключения был призван на службу и дорога к возвращению в вуз была закрыта. На третьем году службы мы узнали, что ректором института назначен академик Василий Захарович Бородай, Орест написал письмо и во время отпуска восстановился в вузе.
Так я познакомился с человеком, с которым потом еще не раз приходилось встречаться в жизни, и благодаря которому во время службы мне было тепло, когда мои сослуживцы мерзли, весело, когда многим хотелось плакать.
Общаясь с Орестом, я со временем начал по-иному видеть все, что окружало нас: и лес, и снега Подмосковные, и систему взаимоотношений между курсантами, курсантами и командирами, между офицерами.
  (На фото: Орест Баран — наш ротный "папарацци" — армейский друг, с которым общаюсь и поныне).
Тяжелейшим элементом воинского распорядка дня для меня было солдатское утро. В первые дни службы я никак не укладывался в строго регламентированное время.
Дома, обычно, никогда никуда не спешил и везде успевал. Здесь так, увы,  не получалось…

К концу декабря тетушки-попечительницы сироты Ореста с революционными именами Серпина и Молотина выслали ему долгожданный фотоаппарат, и пресловутый старшина Комиссаренко возле расположения нашей роты больше не появлялся. Так что в день Присяги нас снимал на фото уже собственный художник-фотограф нашей роты Орест.
Вот этот снимок - его рук дело, как, впрочем, и большинство фотографий из моего солдатского альбома. На фотографии торжественный момент - принимает Присягу мой друг и помощник во всем в первые недели службы Виктор Казанцев.
У стола - взводный, капитан Дмитрий Михайлович Тихомиров.
В строю по стойке "смирно": Ваня Ровный, Саша Воловикис, Аскарали Мамадалиев, Аликпер Алиев, Фарзалиев.
В казарме Виктору определили место для отдыха на первом ярусе койки, на которой этажом выше располагался я. Уже в первые дни службы я заметил, что кто-то активно помогает мне адаптироваться к воинскому распорядку. Пошел в умывальник бриться и умываться, вернулся, а постель моя застелена, как требуют того Устав и старшина роты. Побежал глянцевать сапоги, вернулся, а личные вещи в тумбочке уже заправлены и т. д.  Несколько дней охотился за неуловимым помощником и, наконец, изловил его. Им оказался крепко сбитый, все успевающий, курсант Виктор Казанцев. Он как-то скромно улыбнулся и сказал:
 — Да вот вижу же, что не успеваешь, а мне не трудно помочь товарищу. Ну зачем тебе лишний раз получать замечания от сержанта?
А надо сказать, сержант наш, заместитель командира взвода Петр Григорьевич Следь, на замечания был ох как горазд! Особенно придирчив был к тем, у кого на лице только пушок начал появляться. Бритье для них стало процессом ежедневным и обязательным, вплоть до получения нарядов вне очереди. Он ходил перед строем, закинув голову назад, как это делают многие люди невысокого роста. Держал руки за спиной, строго требовал, чтобы в его присутствии все курсанты называли друг друга на ВЫ, не допускал никаких возражений и обращений из строя. Всегда обращался с курсантами вежливо, никогда не прибегал к оскорблениям личного состава. В общем, был настоящим младшим командиром, у которого я многому научился. Таким же образом поступали и остальные сержанты роты: Николай Пономаренко, Александр Бондаренко, который всегда на ночное время суток оставался за старшину роты, занимая должность начальника аккумуляторной станции. С ним я впервые заговорил с его разрешения только спустя полгода с начала службы, Альгирдас Граужинис, которому исполнилось в то время уже 27 лет, его земляк Витаутас Наркаускас, тихий спокойный парень. Обстановка в казарме складывалась тихая и спокойная, если между самими курсантами возникали какие-либо мелкие конфликты, то они гасились сержантами, их авторитет был непререкаемым. Я ничуть не идеализирую ситуацию. Именно так и было в нашей роте в то время. Никакой дедовщины, никаких неуставных взаимоотношений я за три года службы в этой части не заметил!

Но вернемся к Вите Казанцеву. (На этом фото со мной Виктор - слева).
Мы с ним после его чистосердечного признания в совершенных в мою пользу акциях крепко подружились на весь период обучения в школе. Меня всегда восхищали его недюжинная физическая сила, упорство в учебе, коммуникабельность. Когда ему ребята за стриженную наголо голову, крупные черты лица и крепкое телосложение приклеили кличку "Шараборин" (так звали шпиона из популярного в то время фильма "Следы на снегу") он только улыбался, значит был еще и добродушным человеком. Когда наступила весна, Виктор много свободного времени стал уделять самостоятельным занятиям спортом: гимнастикой и легкой атлетикой.

Он иногда говорил мне: " Садись, пробежимся!" Я взгромождался на его широкие плечи, он выбегал на стадион, пробегал со мною на спине 2-3 круга, легко сбрасывал меня. Падал на живот, расставлял широко ноги и руки и предлагал мне перевернуть его лицом вверх за килограмм конфет. Это упражнение так и осталось для меня невыполнимым. Конфеты всегда покупал я. На протяжении всего курса обучения он был претендентом на должность заместителя командира взвода, но случилось так, что его крепко зацепило на первый взгляд незначительное заболевание. Он несколько раз ложился в госпиталь, где ему вырезали появившееся на шее новообразование. Этот жировик снова и снова вырастал.
Командир роты майор Данилов Николай Данилович изменил свое решение в отношении Виктора. Его аргументом стало то, что сержант должен быть постоянно с личным составом, а этот будет по госпиталям валяться. По окончанию обучения Виктору, как отличнику боевой и политической подготовки, было предоставлено право выбора части, в которой ему предстояло служить. Он выбрал Фергану.
 — Все-таки, ближе к дому, — сказал он, уезжая. Больше мы уже, к моему огромному сожаления, никогда с ним не встречались и не общались… Возможно Виктор прочитает эти строки и, как знать, еще увидимся!

Еще с одним курсантом я сдружился с самого начала службы. Весь трехлетний срок ее мы провели в одной части. Это был Саша Воловикис, небольшого роста человечек с огромными печальными глазами Арлекино. Началом приятельских отношений послужил такой случай. Я получил из дому посылку, в которую была вложена наша районная газета, известный всем жителям первомайщины "Прибузький коммунар". Он увидел ее и попросил посмотреть. Я дал. Через некоторое время он вернул газету и сказал:
— Посмотрел, попробовал читать. Не все понял. Есть вопросы.
— Ну, задавай свои вопросы, — отвечаю.
— Там написано "великая рогатая худоба". Что такое "худоба"?
— Корова, коза, овца, свинья, — разъяснил я.
— А почему свинья — "худоба", она же жирная, — спросил Саша, поставив ударение на последнем слоге.
— «Худòба» по-украински — это «домашний скот».
— Там еще есть слова песни: "Плывэ чобит, воды повэн". Что такое "чобит" и куда он плывет?
А вот на этот вопрос я уже не смог ответить из-за взорвавшего меня смеха.
Следующим моментом, расположившим меня к этому человеку, было знакомство майора Коломийца, начальника эксплуатации автотранспорта части с нашим взводом. Каждый вставал при оглашении фамилии и представлялся офицеру. Когда прозвучала фамилия Воловикис, Саша вскочил и громко произнес: "Воловикис Александр Николаевич, курсант 5 учебного взвода, курса механиков АПА, из Таджикистана".
Майор улыбнулся на столь громкое представление и спросил:
— Смотрю на Вас и вижу, что по происхождению Вы кавказец, фамилия по звучанию литовская, прибыли из Таджикистана. Как это все понимать?
— А ми из капиталному рэмонту, -— уже с кавказским акцентом произнес Саша, хотя говорил по-русски без акцента.
Класс взорвался хохотом.

В процессе учебы у Саши оказалась незаурядная водительская хватка и на втором году службы он был оставлен уже инструктором-водителем во взводе обслуживания. В задачи инструкторов входило обучение молодого пополнения вождению автомобиля.
Я остался командиром отделения в своей роте, в своем взводе, и вместе с Петром Следем приняли новое пополнение, но с Сашей общались очень часто, он обучал вождению моих курсантов.
Зимой 1966 года с ним случился казус, который стал достоянием всей части. Все смеялись и восхищались его находчивостью. Дело было так.
Во время одного из очередных увольнений он встретил в подмосковном городе Щелково своих земляков-армян и, забыв о том, что является сержантом срочной службы, принял непосильную дозу алкоголя.
Вернувшись в часть, прибыл к дежурному по части, покачиваясь, доложил о прибытии.
— Вашу увольнительную, сержант, — закричал дежурный капитан Моржов, — вы пьяны, как свинья.
— А что, товарищ капитан, свиньи тоже напиваются?
В увольнительной записке появилась запись: "Прибыл в нетрезвом состоянии с опозданием на два часа, хамил".
— В расположение взвода, немедленно! Завтра с вами разберутся.
Саша вышел на улицу, но в подразделение не пошел, а направился к офицерскому ДОСу и постучал в дверь старшины взвода, старшины сверхсрочной службы Долды Григория Ивановича, фронтового снайпера, Ворошиловского стрелка, седоголового человека, с осанкой генерала.
— Кто это мне среди ночи спать не дает? — в проеме широко распахнувшейся двери появилась фигура старшины в исподнем.
— Товарищ старшина, разрешите обратиться!
— Ну, обращайся!  Только покороче!
— Я прибыл из увольнения, а капитан Моржов говорит, что я пьян.
— Так и сказал?
— Да не только сказал, а и в увольнительной написал! Теперь что, на гауптвахту? А кто будет курсантов катать?
— Много говоришь! Подожди минутку.
Через минуту старшина, одетый по форме, вышел из квартиры. Пошли в сторону дежурной комнаты.
Авторитетный старшина сразу пошел в наступление на давно потерявшего авторитет из-за беспросветной тупости капитана.
— Ты что написал сержанту в увольнительной? Не зря тебя солдаты "моржом" кличут, а твоего зам. комвзвода "членом моржовым".
— Григорий Иванович, слабо отбивался Моржов, но он ведь и в самом деле нетрезвый.
— Да трезвый он!
— Пьяный в дым…
— Трезвый. Я тебе сейчас докажу.
Старшина вскочил в кабину ГАЗ-66, стоявшего в готовности рядом со штабом . Поехали.
— Сержант-помощник за тебя посидит. Больше толку будет, — только и сказал старшина Долда.
Сашку загнали в кузов под тентом. Машина проскочила КПП и помчалась в сторону аэродрома "Чкаловский", где находился госпиталь, обслуживающий нашу часть.
— Под страхом разоблачения, — рассказывал Саша, — хмель из меня сразу выскочил. При этом я с удовольствием смотрел в окошко, в котором поочередно размахивали кулаками перед носами друг друга мои прокурор и адвокат. В госпитале нас не приняли под предлогом, что дежурный врач выехал по вызову.
Помчались в соседнюю гражданскую больницу.
— Войдя в приемный покой и увидев дежурного врача, капитан закричал:
— Доктор, ну-ка, сделайте этому сержанту обследование на предмет употребления алкоголя.
— А чего Вы кричите, я вообще-то не обязан.
— Григорий Иванович подмигнул доктору из-за плеч Моржова.
— Ну ладно, произнес доктор с нотками неудовольствия в голосе, принес какую-то пробирку. Саша набрал в легкие воздуха и шумно выдохнул.
Доктор достал из стола чистый лист бумаги и размашисто написал: "При обследовании сержанта Воловикиса А.Н. признаков употребления алкоголя не обнаружено". Поставил подпись и печать.
Капитан посинел от злости и поник головой. Это была расплата за его постоянную грубость с подчиненными и беспросветное невежество.
Через 20 минут сержант Воловикис уже спал в своей койке и выдел во сне любимую девушку, Елену Николаевну, как он ее всегда нежно называл, вспоминая с полной уверенностью, что она верно ждет его в родном Курган-Тюбе.

27 декабря 1964 года все подразделения части принимали Военную присягу. После завершения этого мероприятия нам преподнесли праздничный сюрприз, лыжный кросс на 10 километров без учета времени, как для новичков. Мы, южане, в основной своей массе до этого видели настоящие (не самодельные) лыжи только в спортивных магазинах. К финишу прибыли часа через три, еле шевеля ногами. Юра Добровольский, Коля Волынец и Виктор Дьяковский вообще не появились. Их нашли в каком-то хуторе. Хозяин дома впустил их, чтобы обогреть. Нашли их по армейским лыжам, украшавшим стену деревянного домика. Глаза и заплетающиеся языки указывали на то, что наши лыжники согревались не только у печки.
— А что, нельзя? — наивно спросил у сержанта Меньшикова интеллигентный Юра, — у нас же сегодня праздник, Присягу приняли.
— Праздник у вас будет на гауптвахте, ротный уже объявил по трое суток каждому за опоздание в часть, а увидит что нетрезвые, получите с добавкой. Новый 1965 год они встретили в прокуренном караульном помещении, пропитанном запахом оружейного масла. Почувствовать запаха новогодней ели им в эти дни не предложили.

В связи с решением Правительства призвать на срочную службу всех студентов независимо от формы обучения в нашем взводе оказалось: 13 человек с незаконченным высшим образованием, два курсанта с дипломами, 10 человек женатых. У пятерых было по одному ребенку. Наш ротный, майор Данилов, фронтовик с семиклассным образованием, как-то при подведении итогов заявил во всеуслышание: "Таких, как вы, курсанты 5-го взвода, каленым железом из Вооруженных Сил выжигать надо". Допекала его наша непростая непосредственность.
Кроме тех ребят, о которых я уже написал, было  немало оригиналов. Одним из них был узбек Аскар Мамадалиев. Ему любили задавать неоднозначные вопросы, а он всегда широко улыбался и отвечал на них с большим юмором.
Как-то я его спросил:
   — Аскар, кем работал на гражданке?
   — Поваром работали.
   — Интересно было?
  — Ошень. Представляешь: на улица 50 градусов, на кухня -100. Ходишь, как король в колпаке и с поварешка в руках.
   — Ну, не ври, при ста градусах вода кипит и кровь в жилах в желе превращается.
   — Это у вас на Украина кипит и  превращается. У нас все хорошо.
Прислали ему как-то посылку с восточными сладостями. Он всех угостил, а остатки высыпал в вещмешок и подвязал под койкой. После занятий сразу бросился к вещмешку и нашел его пустым.
Пожаловался сержанту, сержант построил нас, занялся расследованием инцидента. Пообещал, что будем стоять, пока виновный не сознается. Минут через десять раздался голос любившего справедливость Павлика Жукайтиса, произнесшего на растяжку с литовским акцентом:
  — Я-а зна-аю, кто кишмиш спер, созна-айся Дьяковский, сволочь, почему мы из-за тебя-я стоять должны-ы?  
Все мы были прощены и распущены из строя, а виновный и пострадавший моментально нашли общий язык. Пропажа была возвращена в полном объеме. Аскар довольно улыбался и делился содержимым  со своим недавним обидчиком.
На вопрос взводного, почему не выучил закон Ома, ленинградец Гена Кузьменков ответил:
   — Товарищ капитан, я не мог его выучить, у меня четыре класса образования.
   — В учетно-послужной карточке написано: восемь классов.
   — Это в военкомате написали, чтобы план по призыву выполнить.
Курсант Фарзалиев, имевший диплом о высшем образовании, ответил на такой же вопрос:
   — Насчет диплома -— вопроса нэ ко мне. Ата за него 10 баранов давал, вах!  
Во взводе были солдаты 11 национальностей, но все жили дружно и весело, не возникало никаких конфликтов. Вот это и была дружба народов в действии. Надо было видеть, как здоровенный Дьяковский водил по плацу, держа подмышкой за шею, маленького азербайджанца Гафарова и они, смеясь, распевали песни на русском и азербайджанском языке не совсем приличного содержания. Такие воспоминания об армейских однокашниках бесконечны.

Для меня этот январь был отмечен важным личным событием. Среди писем, полученных от Лены, было и письмо из Первомайского РК ЛКСМУ. Это пришла характеристика-рекомендация для поступления кандидатом в члены КПСС, обещанная мне Василием Ивановичем Тарасенко.
Я сразу же написал письма бывшим коллегам-коммунистам со стажем Виталию Чабанюку и и Григорию Макаровичу Липе с аналогичной просьбой дать рекомендацию в партию. Через две недели и они выполнили мою просьбу. Замполит части подполковник Еремин Михаил Леонтьевич посоветовал обратиться по вопросу вступления в кандидаты к начпроду части капитану Степанову, который по совместительству был еще и секретарем партийной организации. Капитан принял у меня документы и посоветовал получше учить Устав КПСС. На это я ответил, что давно уже его выучил.
— Ну тогда готовьтесь на партийное собрание и заседание партийной комиссии. Через две недели будем решать Ваш вопрос, — ответил капитан.
21 марта 1965 года, будучи молодым солдатом, я получил карточку кандидата в члены партии. С этого момента меня стали приглашать на партийные собрания.
Орест приобщил меня к творческой оформительской работе. Это стало моим постоянным партийным поручением.
Командир взвода в это же, приблизительно, время затеял переоформление учебного класса и поручил мне подготовить эскиз. (Этот момент запечатлен на фото).
Орест занимался этой же работой в своем учебном классе. Нам разрешили не бывать на занятиях, где в это время изучали элементарную физику, азы которой остались в памяти еще с уроков школьного учителя Андрея Борисовича Стефаненко
(об Андрее Борисовиче см. Часть 2.11 "Воспоминаний").
Ко мне присоединился такой же как и я любитель сидеть на скучных занятиях Юра Добровольский. Мы взялись с ним распиливать станину статора огромного генератора "ПР 600х2", который предполагалось использовать в виде наглядного пособия. Мы принялись за работу, смеясь и приговаривая:
— Пилите, пилите, Шура, гири, они золотые.
Взводный прислал нам в подмогу еще и Валерку Молчанова по кличке "Кандел". Так он называл конденсаторы, которые впаивал и выпаивал с 5 лет в своем родном Ленинграде. Он взялся сделать действующую схему нашего агрегата АПА. К нам пришел на время, пока взводный достанет необходимый ему многоступенчатый шаговый искатель.
Как-то я дернул ручку двери учебного класса 4-го взвода и она оказалась закрытой. Орест открыл и сказал, что закрывается потому, что рыскают в поиске свежих идей шпионы из взводов капитанов Медведева и Гладкова. Все, что заметят нового, слизывают и воплощают в своих классах. Посоветовал мне тоже закрываться. Капитаны Тихомиров и Кечин всячески помогали нам и словом и делом. Наш взводный сам рисовал гуашью, смешанной с клеем ПВА, все изучаемые нами агрегаты. Я писал плакатным пером тексты на обтянутых увлажненным ватманом стендах, покрашенных водоэмульсионной краской. Валерий Молчанов монтировал свой стенд: "Принципиальная схема АПА-50". Все получалось светло, свежо и красиво. К 20-летию Победы комиссия под руководством подполковника Еремина Михаила Леонтьевича принимала и оценивала готовые классы. Четвертый и пятый взводы разделили 1 место, улыбки членов комиссии и командиров взводов, сопровождавших комиссию, вызвали "произведения искусства", сотворенные взводом будущих механиков компрессорных станций. Так получилось, что не оказалось там ребят с эстетическим вкусом, а командир взвода не мог им ничем помочь. Над ним самим коллеги подшучивали, говоря, что он по воскресеньям ходит с фотоаппаратом потому, что кто-то ему сказал, что это интеллигентно. Никогда ни одного снимка он не сделал. Особенно умилял всех разрез компрессора, выкрашенный в коричневый цвет, на подставке из бруса 20х20 см. Командиры взводов ехидничали:
"Ты бы, Юра, еще слона сюда завел, он покрепче будет!"
К празднику Победы все, кто проходил службу в этом году, и все участники войны были награждены юбилейной медалью "ХХ лет Победы в Великой Отечественной войне" (на фото>).
Так на наших гимнастерках появилась первая в жизни награда, право на ношение которой завоевали для нас в героических боях на фронтах наши отцы и деды, поэтому награда ко многому обязывающая.

Спустя месяц закончился срок обучения в автоклассе. Экзамены на водительские права мы сдавали в два приема: внутренней комиссии и Московскому ГАИ. После экзамена на моей гимнастерке появился первый воинский знак - квалификационный знак отличия, свидетельство военного мастерства - это был знак специалиста "Шофер 3 класса", можно сказать, мой первый знак солдатской доблести.
До завершения обучения в школе оставалось целых 3 месяца. Предстояло ещё сдать экзамен по специальности, а также по всем предметам боевой подготовки. Теперь вся учеба сводилась к тщательным усиленным тренировкам.
И вот настало время показать, чему нас научили за девять месяцев. Из Москвы прибыла комиссия под руководством начальника боевой подготовки ВТА ВВС СССР полковника Краснова. Для нашего взвода эти экзамены стали периодом ежедневного успеха. Все завершилось заслуженной оценкой взводу "отлично".

             

Началось распределение по частям. Отличники, как правило, в первую очередь направлялись в ГСВГ - "Группу советских войск в Германии", троечники - в Завитинск, что где-то на Дальнем Востоке. Все ходили под страхом попасть в эту "черную дыру". Самыми желанными местами были полки, дислоцировавшиеся в Украине: Запорожье, Джанкой, Болград. Меня оставили в родной роте, в своем взводе на должности командира отделения вместо убывшего в другую часть ефрейтора Ивана Барбе.

В течение двух недель казарма наша опустела. Осталось четыре сержанта, четыре командира отделения, которым присвоили звание "ефрейтор", Орест, Борис Гегидзе, которого старшина роты взял себе в "каптерщики". Мы взялись за текущий ремонт нашего сборно-щитового жилища. Наклеили новые обои, в коридоре покрасили стены в светлые тона, что привело в неистовство командира роты. До этого стены были выкрашены в зеленый цвет, а панели - в коричневый. Ротный считал это единственно нормальными армейскими цветами. Он кричал, что мы превратили казарму в пансионат благородных девиц своими бежевыми колерами. Но со временем пригляделся и смирился.
Мы с Орестом занимались переоформлением Ленинской комнаты. На передней стене разместился стенд с членами Политбюро ЦК КПСС, что было обязательным атрибутом, рядом огромный стенд с большими портретами Командующего военно-транспортной авиации ВВС Маршала авиации Скрипко Николая Семеновича, его заместителей генералов Калашникова - начальника штаба, Героя Советского Союза Ивана Андреевича Тараненко - первого заместителя, полковника Марутова — начальника тыла, главного попечителя нашей части. Это, чтобы все знали, кто руководит нами. Внизу стенда, без фотографий, размещены были фамилии командования части: подполковника Савинова Александра Александровича, замполита Еремина Михаила Леонтьевича, других командиров, чьи фотографии и не нужны были. Их мы и так лицезрели ежедневно от подъема до отбоя (и даже во сне).

Казарма опустела. Первые мои курсанты

(Фотограф Орест Баран. Мы беседуем с Борисом Гегидзе:
"Боря, а фуражка у меня командира роты! Будь бдителен!")
В начале октября прибыла первая группа призывников - представителей народов Закавказья. В нашу роту направили тридцать человек. Нашему взводному было поручено принять их под свое командование на время прибытия остальных групп. А значит, они попали под непосредственное руководство сержанта Следя и, естественно, мое. Именно нам предстояло заниматься ими круглосуточно, обучать азам воинского дела. Мы приняли их можно сказать в самом начале начал армейской службы — в солдатской бане.
Я со всеми лично переговорил, с каждым познакомился. Утром процесс знакомства продолжили. Один из призывников, курсант Кандилян, на все наши вопросы отвечал: "Инча сум"   (т.е. "не понимаю"). А ночью в бане он отвечал на все мои вопросы на чистом русском языке. Земляки объяснили, что у него на руках умер отец, он сильно испугался и после этого забыл русский язык и даже по-армянски говорит плохо. Через неделю такого общения, с разрешения командира роты, мы с Петром отвели его в санчасть. Доктор, капитан Леонов Валерий Николаевич, используя свои знания армянского языка   (долгое время служил в Армении), попытался говорить с Кандиляном, но попытка не увенчалась успехом. Курсант был направлен в госпиталь, через несколько месяцев его все-таки уволили по состоянию здоровья. Летом следующего года он прислал землякам письмо, в котором на безупречном русском писал: "Ну, что, дурачьё, служите? А я в институт поступил!"

Головной болью офицеров и сержантов роты стал и курсант Автандил Цинцадзе. Он, с виду неказистый, ежедневно устраивал драки с прибывшим контингентом, беспричинно приходил в бешенство, бегал по казарме, что-то кричал на грузинском. Помощник старшины Борис Гегидзе обнаружил в одном из писем к Цинцадзе какой-то бугорок, доложил командованию роты. Проверили - в письме оказался кусочек гашиша. Причина постоянной возбуждаемости курсанта стала понятной. В качестве наказания его отправили в строительную часть.
Курсант Аббас Аббасов пытался спровоцировать драку личного состава с сержантами. Его пригласили в канцелярию командира роты для беседы, шел непринужденный спокойный разговор о правилах солдатского общежития, об армейских традициях. Я при этом присутствовал и смею утверждать, что так и было. Он вдруг вскочил со стула, разорвал на себе гимнастерку и выскочил за дверь, крича, что сержанты его избивают. Трудно представить, что могло случиться, если бы ему поверили. Этого провокатора тоже убрали из части.
С остальными курсантами этой группы мы успешно справились и расстались с ними ладом и миром. После 10 декабря их распределили по взводам 1-й и 2-й учебных рот по два человека в каждый взвод. А мы получили в таких же количествах представителей других республик Союза.
В наш взвод были зачислены два эстонца: Велло Паас и Уно Прутков (артист Вильяндского театра); двое казахов: Каратаев и Адилханов, имена их, трудные для произношения, к сожалению, позабыл; трое армян — Сергей Шахбазян, Сергей Амирханян и Коля Аракелов; двое евреев: Борис Айнгорн и Вольф Сендерович; двое латышей: Роберт Пучинскис и Дзинтарс Ерумс. Большая группа ребят из Прикарпатья и Закарпатья, в их числе трое венгров: братья-близнецы Пасторницки и Берталон Комони, призывники из Ивано-Франковской области Лазарь Кардаш, Миша Повх, В.Остапчук, Миша Киданчук и еще с десяток ребят, которых я уже и не помню. С ними у меня не было никаких затруднений. Разве что, некоторые особые моменты, по которым я большинство из них и запомнил на десятилетия.
Вот короткая история из постоянного общения Велло, которого Уно называл Пасси-бойс, маленький ээсти.
 — Велло, кем работал до армии? - спрашиваю.
 — Электриком на стройке рапотал. Интэресно било. Бывало, заканциваем стройку, бутылоцку возьмем, пòвеселимся.
 — Ну а много строек сдал?
 — Одну-у ушпел.
 — А как тебе здесь служится?
 — Очченъ хòросо, только кòмары кỳсают, — его ответ с ударением в последних двух словах на первый слог.
Уно Прутков, видимо чувствовал себя в армии, как на сцене театра. При росте 196 см и весе 96 кг, он всегда находился в позе актера на сцене, исполнял какую-то только ему известную роль. Постоянно просился отлучиться на стадион, где вместе с дружком-земляком Рааматом занимался метанием молота. Бросали, шагами отмеряли расстояние после каждого броска, записывали результат. И так до тех по пока дежурный по роте не позовет в казарму. Дзинтарс Ерумс, ростом 2 метра 10 сантиметров, каждое утро просился убежать за пределы части на 10 километров, к завтраку всегда был на месте, показывал результат пробежки, который засекал на привезенном с собой секундомере. Этим ребятам я полностью доверял.
Но вот бдительный Борис Гегидзе все-таки усек крамолу при вскрытии посылок в присутствии курсантов. В посылочном ящике для Уно было пять тюбиков, на которых было написано "мармелад". Боря проковырял в одном из тюбиков пайку под крышечкой, выдавил каплю содержимого, и заявил получателю:
— Ты грузина провести хочешь! Пять тюбиков с отменным коньяком по двести пятьдесят граммов! Не многовато ли будет?
Все было вылито в снег по прибытию в роту старшины Митюкова.
Берталон Комони совершенно не владел русским языком. Общался я с ним при помощи переводчика Йожефа Пасторницки. Тем не менее, ему прислали учебники, земляки помогали и он, хотя и с удовлетворительной оценкой, но окончил курс обучения.
На первых порах одолевали своим вниманием кавказцы, которые так привыкли ко мне за два месяца, что каждый вечер собирались возле моей койки и превращали меня в "Шахерезаду", бесконечно одолевая просьбами рассказывать им всякие небылицы. В конце концов, я их грубо прогнал. Все свободное время уходило на них, даже некогда было жене письмо написать.