Глава 2. Срочная служба позади.

 Вот и снова школа, и вот я - снова учитель.
 
  На пятый день после возвращения из армии в моей сохранившейся трудовой книжке появилась новая запись: "Назначить Дорбалюка Николая Ивановича на основании приказа по районо №... учителем русского языка и литературы Степковской восьмилетней школы". Запись сделал мой друг Виталий Васильевич Чабанюк, который к тому времени уже был директором школы ― молодец! К моему приезду удалось сохранить свободными только 10 часов моего предмета, что составило всего чуть больше 50% от нормальной нагрузки. Меня несколько неожиданно и нелогично подгрузили зоологией, что ввергло в "восторг" неописуемый.
    Рассказывать детям об амебах, земноводных, млекопитающих и других представителях фауны было очень и очень за пределами моих желаний и даже самых вычурных фантазий. А довелось этим заниматься весь учебный год. Иначе моя зарплата ограничилась бы сорока четырьмя рублями. Ещё одной дополнительной нагрузкой стало заведование заочной вечерней школой, что заставило находиться в школе три вечера в неделю. Эта нагрузка добавляла к зарплате еще целых семь рублей! Зато у меня не стало классного руководства. Предыдущие птенцы уже вылетели из школьного гнездышка, окончив восьмой класс. Уроки литературы и языка для учеников―заочников стали тоже моими. Желание бродить ночной Степковкой по осенней распутице было "выше крыши". Тогда в селе еще не было асфальта, гранитная "бруковка" начиналась в трех километрах от села, приходилось ходить по разбитой колее, наполненной жижей. Но жизнь уже не ограничивалась высоким армейским забором. К моему возвращению жена сняла свободный домик, обставила его в рассрочку необходимой мебелью. Сельсовет снабдил семью молодого учителя тонной угля, с первых зарплат мы приобрели телевизор "Рекорд" и стиральную машинку и зажили счастливой самостоятельной семейной жизнью, не зависимой ни от кого. В первые дни по прибытию в родные края я отправил в родной ОГУ заявление с просьбой о восстановлении в вузе. К своей радости, положительный ответ получил уже недели через две вместе с программой третьего курса и методичками. Жизнь вошла в привычное русло, с полной нагрузкой ― дело привычное. Времени на развлечения не оставалось. Несколько раздражали уроки зоологии, но я старался относиться к ним с юмором, они были явлением временным, а мои ученики, надеюсь, курс зоологии "от Дорбалюка" ещё как запомнят! Кроме того эти уроки иногда давали повод самому посмеяться и коллег повеселить. Не покажется ли вам забавным вот такой, например, диалог учителя с ученицей:
  ― Галя, а скажи-ка мне, почему рак краснеет, когда его в кипяток бросают?
  ― Потому, что ему стыдно, Николай Иванович.
     Нашего маленького сынишку мы брали с собой на работу, условия детского сада нас не устраивали. Он коротал время в учительской или же тихонько сидел у мамы в классе.
   ― Когда в учительской появлялся учитель музыки и пения Николай Григорьевич Ляшок и растягивал меха баяна, ребенок нервничал, топал ножками и кричал:
   ― Дядя, положи гармошку, не играй. Звуков баяна он почему-то в том возрасте категорически не переносил.
     Так незаметно пробежали две учебные четверти. Мы с Леной получили вызовы на зимнюю сессию, отвезли малыша к дедушке и бабушке в Каменный Мост и разъехались по вузам. Я ― в Одессу, а она ― в Кировоград. До отъезда я написал фундаментальную курсовую работу на тему: «Сложносокращенные слова в романах  Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок"». Работа получила высокую оценку, а я стал любимчиком преподавателя языка, которым была Наталья Викторовна Коссек. После каждого последующего семестра в моей зачетке по предмету "Современный русский язык" появлялись только отметки "отлично", чем и поныне горжусь.
 
  Старые и новые друзья-однокурсники.

  Интересными были и моменты знакомства с новым коллективом студентов. На третьем курсе нас оказалось 112 человек. Мои бывшие сокурсники уже готовились к защите дипломов, их осталось к этому времени только трое. С ними я общался только изредка встречаясь на улице или во дворе факультета.
   Большой неожиданностью стало наличие в аудитории моего друга по учебе на ОНФ в Николаеве, это был Георгий Чернега! (см. Часть VII, главу 1 этих заметок). Как только прозвенел звонок, возвестивший об окончании пары, я устремился к тому ряду столов, где сидел Георгий. Толпа студентов, сорвавшихся с мест, закружила меня и столкнула с Жорой уже возле самой двери. У нас не было возможности не только расспрашивать друг друга о чем-либо, а даже поздороваться. Между нами оказался высокий стройный человек, в очках и строгом костюме со значком члена Союза журналистов СССР на лацкане пиджака. Фраза, произнесенная им не только удивила нас, а в какой-то степени даже поставила в неловкое положение. Мы со всех сторон были окружены студентками, а сказал он примерно следующее: "А сколько женщин, а какие все серые! Посмотреть не на что!" Сказано было довольно громко, что и вызвало наше смущение. Он посмотрел на нас поверх очков и тут же представился: "Николай Авдееевич Бурнусенко, корреспондент Херсонского радио".
   Когда мы вышли на улицу и закурили по сигаретке, я стал расспрашивать Жору как так получилось, что он оказался на третьем курсе, а не вместе с дипломантами на шестом. Он рассказал, что в первый год  не поехал на сессию потому, что был призван на войсковые сборы на шесть месяцев, во второй ― разбился на мотоцикле, выполняя задание редакции, и долго лежал в больнице. На третий ― так сложились семейные обстоятельства, что не смог. Получение известия о том, что его исключили из университета, задело самолюбие. Восстановился с трудом. И теперь вот он снова студент.
    Николай Авдеевич, молча слушавший наш разговор, сказал, что теперь мы все студенты, а значит друзья. И попросил нас не обращать внимания на его возраст, не назвать его по имени ― отчеству, а звать просто Николай или даже Коля. С тех пор мы подружились и узнали очень много интересного об этом человеке. Приезжая на сессии, мы очень быстро находили жилье, благодаря его репортерской коммуникабельности. Узнали, что он воевал, был в плену у немцев, некоторое время работал у немецкого "бауэра", был связным между немецкими партизанами-спартаковцами и французскими "маки". За это был арестован гестаповцами и попал в концлагерь Бухенвальд. Когда мы встретились, ему было уже 46 лет. Он всегда носил рубашки с длинным рукавом, потому что на руке был номер узника Бухенвальда 663296, а выставлять его напоказ он считал нескромным. Все последующие четыре года мы дружили. В год получения дипломов отметили его пятидесятилетие.
    Мне хочется привести здесь строки неотправленного из лагеря смерти письма Николая Бурнусенко своей матери, напечатанного в газете "Крымские известия" в апреле 2005 года в статье "Свидание с прошлым":
  
     Я давно забыл запах хлеба,
     Наша пища ― помои и гниль.
     Месяцами не вижу неба,
     Говорят, что я стал, как фитиль.
 
     Мои ноги все время пухнут,
     Желтизною покрылось лицо.
     Но не дам я сознанью потухнуть
     И не стану, поверь, подлецом.       (На фото слева автор Н.Бурнусенко)
 
Это стихотворение написано им в 1943 году в цикле
"Я стихами к тебе приду". Ему удалось выжить, по возвращению на родину скитаться некоторое время под чужой фамилией, чтобы избежать лагерей ГУЛАГа, вернуться в родной Крым, стать редактором Крымского областного телерадиокомитета.
Я горжусь тем, что вместе со мной получал высшее образование и был моим настоящим студенческим другом ―  замечательный человек  Николай Авдеевич Бурнусенко ― патриот, верный сын Отечества.
(Фото выпускного курса: Идем получать дипломы.
Н. Дорбалюк, Г. Чернега, Н. Бурнусенко, с нами девушки из нашего курса во дворе филфака ОГУ. Лето 1971 года).