Во время наших коротких посещений Одессы пути, направленные на очередной поиск временного крова, привели нас с Георгием в дом №13 по улице Советской Армии (теперь Преображенской). В объявлении "возьму на время сессии двух студентов, мужчин" было указано, что дом находится в одном шаге от факультета. Это было нормальное одесское выражение, шагов оказалось на несколько сот больше, но все равно неподалеку. Нас встретила роскошная женщина, коренная одесситка, которая сразу же заявила, что мы ей совершенно не нужны, не в деньгах счастье. А цель у нее одна: может быть мы сможем положительно повлиять на ее младшего сына, совершенно отбившегося от рук. Вот она и говорит с порога:
 ― Таки послушайте, ему только семнадцать, а он по вечерам пропадает из дому, приходит с запахом алкоголя, дружки у него появились, которые до добра не доведут. Вот и сегодня жду, что придет и начнет хамить матери. Уже не сдержалась и позвонила старшему сыну Анатолию, чтобы пришел сегодня и вправил ему мозги.
   Через несколько минут мы заметили человека, промелькнувшего за деревянной перегородкой, до половины застекленной. Он показался нам чем-то знакомым. Хозяйка заспешила:
 ― Вот и Толик пришел! Он ему расскажет, как жить надо!
 ― А как Толика фамилия? ― спросили мы в один голос.
 ― Бачинский его фамилия, он в вашем университете работает, услышали мы уже из-за захлопнувшейся двери.
    Вот тут-то мы и поняли, что это и есть тот самый Анатолий Диомидович Бачинский, который нам еще на втором курсе в Николаеве читал лекции и принимал экзамен по истории Украины.  
   Мы, конечно же, устремились в соседнюю комнату, чтобы пообщаться с ним. Анатолий Диомидович пригляделся к нам, вспомнил где видел нас и корректно пообещал зайти к нам после беседы с младшим братом, который вскоре должен появиться.
   Часа через полтора мы имели возможность побеседовать с ним в нашей комнатке. Узнав, что мы учимся на четвертом курсе, он поведал нам, что вместе с нами учится его жена Лариса. Мы уже были знакомы с ней, но никак не связывали фамилию Бачинская с Анатолием Диомидовичем. Она вместе с подругой Аллой держалась обособленно и вела себя заносчиво, о чем в разговоре мы поведали своему визави.
   ― Этого у нее не отберешь, почувствовала себя хозяйкой положения, лучше бы больше читала и притушила самомнение.
   В беседе он рассказал о том, что к его предмету снова появилось особое внимание, что уже нельзя высказывать свои мысли столь откровенно, как это было пять лет тому назад. Много рассказывал о доме, в котором мы находились, о том, что он связан с именем поэтессы Веры Инбер, муж которой был близким родственником его домовладельца.
  Наша беседа уносила в то время, когда мы слушали его лекции, восхищались эрудицией преподавателя.
С глубоким огорчением и скорбью я, спустя более сорока лет после этой встречи, неожиданно обнаружил в интернете статью из газеты "Вечерняя Одесса" с заголовком "Памяти человека и педагога". В ней шла речь о презентации в научной библиотеке Одесского национального университета сборника статей, посвященных памяти Анатолия Диомидовича Бачинского ― известного украинского историка, археографа, профессора кафедры истории Украины ОНУ. (На фото слева ― профессор Бачинский)
Сборник был подготовлен к 75-летию ученого в 2008 году, через 13 лет после того, как он ушел из жизни. Вот цитата из статьи: "Влияние Анатолия Диомидовича, которого без преувеличения можно назвать легендарной личностью исторического факультета ОНУ, сохраняется до сих пор… большой зал на третьем этаже "научки" не вмещал всех пришедших на эту презентацию, и воспоминания, с которыми выступали коллеги и ученики ученого, были проникнуты искренней теплотой и любовью".

Между «Пражской весной» и событиями на острове Даманском.
 
   Еще ранней весной 1968 года страницы центральных газет запестрели фамилиями партийных и государственных руководителей Чехословакии. Сначала появились заметки о том, что с поста Первого секретаря КПЧ снят Антонин Новотный, а на его место избран Александр Дубчек, потом появилась информация о ревизионистских настроениях внутри КПЧ, о желаниях строить "социализм с человеческим лицом". Население нашей страны сначала не понимало смысла и сути происходящего и придавало этим сообщениям особого значения. Мужики в селе говорили:
    ― Перебесятся, все пройдет. Вон немцы и венгры уже пробовали что-то менять. Ну и что?
За двенадцать лет после венгерских событий 1956 года, прошедших, казалось бы, в мире и согласии, многое уже позабылось. На нашей станции только Толя Билан, выпускник первого школьного выпуска 1954 года, который непосредственно участвовал в венгерских событиях во время прохождения срочной службы, говорил среди молодежи о том, что не дай Бог, чтобы это повторилось и в Чехословакии. Но на его рассказы с подробностями не обращали особого внимания.
   ― А, болтает мужик лишнее, язык бы не прищемили. ― Такое было отношение. Но ближе к лету тревога стала нарастать, и, прежде всего, в семьях, в которых сыновья собирались на срочную службу в СА. Особенно тревожились матери.
   Учебный год в школах закончился и мы, учители-студенты, засобирались на сессии в свои вузы. Вузовские преподаватели тему "Пражской весны" в разговорах замалчивали, на вопросы отвечали уклончиво, и студенты вскоре перестали их беспокоить, понимая что эта тема щекотлива и небезопасна.
   В предыдущем семестре нам был вычитан курс "Старославянский язык". Преподавала нам его старушка Софья Августиновна Савицкая, всегда одетая в униформу дореволюционной курсистки, строгая и чопорная. На прощанье она нам задала курсовую работу "Старославянские тексты с полным лингвистическим разбором". Я с привычным чувством ответственности отнесся к выполнению этого домашнего задания. На отдельном листе бумаги выписал старославянской вязью заданный текст пером и тушью, с соблюдением всех каллиграфических требований к начертанию букв и леттерингу. Перевод текста и разбор его напечатал на машинке. Сделал красивую обложку и отослал готовую работу в установленный срок на кафедру.
   Когда настал час сдачи экзамена, я уверенно пошел, как всегда, в первой пятерке студентов.
  Софья Августиновна сидела за столом экзаменатора перед большой стопкой наших курсовых работ и пригласила всех взять из нее свои "труды", именно так и сказала ― "труды". Я сразу заметил свою белую папку и вытянул ее из общей кипы работ.
    ― Это Ваша работа? ― преподаватель удивленно подняла на меня глаза.
    ― Да, моя, ― ответил я. ― А что, очень плохо?
    ― Заходи, сынок, за стол, садись рядышком со мной, ― услышал я в ответ.
Я сел, раскрыл папку. Старушка обняла меня за плечо и доверительно спросила.  
    ― А что, текст сам писал или кто помогал?
    ― Конечно же сам, у нас в селе летописцев нету.
    ― Ну, давай будем читать перевод и разбор.
Она читала, а я следил за быстро передвигающимся по строчкам карандашиком. В одном месте стояла ее метка красным.  
    ― А вот здесь объясни, пожалуйста, ― услышал я первый ее вопрос. Я пояснил, как умел.
    ― Ну что же, отлично. У меня вопросов больше нет.
Я подставил зачетку, поблагодарил за запись в ней и выбежал из аудитории.
   ― Что так быстро? Выгнала? ― зашумела толпа под дверью.
   ― Все нормально, "пятерка", ― ответил я сдержанно, и моя зачетка пошла по рукам.
   ― А говорили, бабка ― зверь, всех подряд гонит.  
Так и случилось, свою репутацию Савицкая подтвердила ― половина курса была отправлена на пересдачу. Я не стал объяснять, чем завоевал ее признательность.  
   В новом семестре у нас появилось два новых предмета, и, естественно, два новых преподавателя. С предметом "Методика преподавания русской литературы" к нам пришел Федор Львович Гольдин, а учить "Методике преподавания русского языка" стала Л.Д. Мартыновская.
   У меня сразу же вызвали интерес лекции, которые начал читать нам Ф.Л. Гольдин. Эти лекции стали настоящим подарком заинтересованным студентам. Гольдин был великолепный оратор, влюбленный в свой предмет, дотошный и принципиальный.
   Каждое сказанное им слово было взвешенным, выразительным и доходчивым. Мне запомнилось, как он рассказывал о научных спорах вокруг возможности использовать в русском языке слово "волнительно" в качестве аналога и синонима слову "волнующе". Это была целая лингвистическая теория. Большой отрезок времени в его лекциях заняло "Литературное краеведение в школе". Наши всезнайки определили это как проблематику его будущей докторской диссертации. Так ли это, сказать не могу. Но то, что весь курс получил темы курсовых работ, связанные с литературным краеведением ― это точно. Я перед отъездом домой, подошел к преподавателю со своим вариантом темы.
   ― И что же вы хотите изменить? ― спросил Федор Львович, не привыкший, видимо, чтобы ему предлагали что-то, хоть немного отличающееся от его собственного мнения.  
   ― А то же самое, только с небольшим дополнением, ― ответил я.
   ― Ну-ка, ну-ка, слушаю.
  ― Думаю, моя курсовая будет называться так: «Литературное краеведение в школе. ("Партизанская искра"  ― художественные произведения и действительность)», ― продекламировал я.
   ― Отлично, молодой человек, дерзайте. Только это должна получиться серьезная работа. Вам надо будет завязать переписку с писателями, поднять большой пласт методологической литературы.  
   ― А  уже сегодня и начну, — ответил я. ― В окружной газете "Защитник Родины" работает жена первого автора повести "Партизанская искра" Сергея Павловича Полякова Марина Евграфовна. Думаю, что у нее кое-что раздобуду. А по приезду домой займусь перепиской с другими авторами, писавшими о юных подпольщиках.
   ― О, я вижу вы уже владеете предметом разговора. Тогда ― за дело, за перо!
Это было начало моей работы над дипломом. На зимней сессии Федор Львович поставил мне высокую оценку за курсовую и предложил доработать ее и представить как дипломную работу на шестом курсе.
   Я сказал себе: "Quod erat demonstrandum ― Что и требовалось доказать"!

   Выйдя на работу в конце августа, я застал большие перемены и в жизни общества, и в школе. В обществе, в связи с тем, что в ночь с 20 на 21 августа советские танки все же вошли в Чехословакию, а это вызвало немой протест и возмущение советского народа. Доходили слухи, что в Москве прошли серьезные акции правозащитников, село безмолвно возмущалось. В школе сменилась власть. Мой товарищ и директор школы Чабанюк Виталий Васильевич ушел на должность парторга колхоза, а нам прислали залетного товарища Н.В.Лысенко, пятидесятилетнего, близорукого с полным отсутствием чувства юмора человека. Уже на первом педсовете он сумел рассмешить коллектив до слез дурацким указанием разобрать деревянную перегородку, многократно побеленную известью, очистить доски от побелки на строгальном станке и соорудить из них в классах ящики для наглядных пособий. Сам по себе этот материал был непригоден для изготовления такой, с позволения сказать, не эстетичной мебели. Учитель физкультуры Чебанов Дмитрий Григорьевич, сидевший за последней партой, высказал прямое возмущение таким нововведением, на что в ответ получил:
   ― Вот вы молоденький, а я старенький. Вместе возьмемся и соорудим ящики.
    Взрыв хохота взорвал класс: Дмитрий Григорьевич был на год старше директора.  
   В это же лето педколлектив пополнился большим количеством молодых учителей. Прибыл  молодой физик Анатолий Семенович Полищук, выпускник физмата Николаевского пединститута, талантливый парень, с которым  все уже были знакомы ранее. Он проходил годичную практику в нашей школе, еще будучи студентом стационара. Но его, к всеобщему сожалению, уже через год назначили директором школы в село Кумары. Молодой математик Николай Александрович Нечаев, аспирант ОГУ, который тоже долго не задержался, уехал через год в аспирантуру. Только и успели женить его. (На фото). Совсем зелененький, похожий на цыганенка, Иван Никандрович Мурановский ― учитель труда. Этот женился на местной сельской  девушке и остался в селе навсегда. Уже через много лет мы как-то заехали в Степковку. Лене захотелось вспомнить момент нашего первого знакомства. Она пошла к двери школы, а я должен был пройти от калитки так, как и три десятилетия тому назад. Получилось неплохо, почти все как тогда, только школы там уже не было...
    На обратном пути к калитке, совершенно случайно, нам встретился уже сильно повзрослевший, белоголовый, как одуванчик, бывший химик и директор школы Григорий Макарович Липа. А и прошло всего-то тридцать лет. После взаимных целований он рассказал нам, что в этом здании теперь размещается второй корпус больницы, а новая школа-десятилетка находится на выезде из села, недалеко от прудов. Нам это было по дороге, мы заспешили, чтобы посмотреть школу, виновницу снижения ученического контингента на Каменном Мосту. На входе нас встретила Мария Михайловна Лавренко, преподаватель биологии, старая знакомая. Был знойный август, учителей в школе ко времени нашего прибытия уже  не было. Маша сказала нам, что есть только директор школы Иван Никандрович Мурановский. Это было неожиданно и удивительно для нас:  бывший испуганный мальчишка в роли директора школы представлялся нам с трудом.
   ― Он в школьной мастерской, готовит документы к приемке школы, пойду предупрежу, а потом приглашу вас, ― сказала Мария.
   Как потом оказалось, она была в своем амплуа. Дверь перед нами открылась и мы увидели значительно повзрослевшего Ивана Никандровича,  вусмерть перепуганного, с дрожащими руками, быстро наводящего порядок на рабочем столе.
    Нас он, конечно не узнал. Причиной этому послужило то, что Мария Михайловна представила нас как комиссию по приемке школы, которая должна была прибыть только завтра. Момент неожиданности совершенно выбил Ваню из колеи. И только когда мы рассмеялись и напомнили, кто мы есть такие, он вышел из замешательства, стал в позу директора, сказал Маше, что сердце его не камень, и заулыбался. Таким был короткий момент возвращения в нашу учительскую молодость. После короткой беседы со старыми друзьями сын взял курс на Первомайск.
    А тогда, тридцать лет тому назад, мы еще жили заботами коллектива, активно участвовали в общественной жизни села, учились сами и учили детишек. В 1968 году вся молодежь готовилась к празднованию 50-летия ВЛКСМ. Наш учительский коллектив готовил своими силами большое праздничное представление. Сценарий писали мы с Леной. Учительский хор готовил цикл комсомольских песен. Женская вокальная группа разучивала современные песни по комсомольской тематике. Замечательный дуэт в составе Владимира Михайловича Шкурко и Николая Григорьевича Ляшок вдохновенно и слаженно пел "Там вдали, за рекой" и "Песню о тревожной молодости".
Все это должно было проходить на фоне литературно-музыкальной композиции. Нам с Леной было поручено вести программу. Для этого надо было выучить массу четверостиший и текстов без суфлера. Помню, как вдохновенно мы читали по очереди:
   Она:
         Нас водила молодость  
          В сабельный поход,
          Нас бросала молодость  
          На Кронштадтский лед...
    Я:   
          Не из мрамора были тесаны
          Те ступени, что вверх ты шел.
          Жизнь Корчагина, жизнь Матросова ―
          Это жизнь твоя, комсомол.
   И так до бесконечности...
   Мероприятие прошло на "Ура!" Жители села еще долго вспоминали этот праздник, говорили в адрес коллектива самые лестные слова, выражали уверенность в том, что мы способны научить их детей самым лучшим качествам советского гражданина.
   Как приятно сегодня вспоминать этот транзит через Степковку. Жизнь и работа в этом селе была частью нашей молодости.
   После праздника в школе все шло своим чередом. Я опять с умилением читал сочинения своих учеников, из которых выписывал перлы их творчества, незабываемые образцы "литературного творчества", как например:
   ― Моя мама передовая доярка колхоза. У нее над яслами висит переходящее Красное Знамя;
   ― У Базарова было умное, заостренное к низу носом лицо;
   ― Базаров и Кирсанов вращали колесо истории. Ох, как трудно было мужикам;
   ― Старуха Извергиль была похожа на старую цыганку, а они все на одно лицо.
   Таких милых строчек у меня тогда собрался целый блокнот, но при переездах, которые довольно часто случались в дальнейшей жизни он, к огромному сожалению, бесследно исчез. Как бы он пригодился сейчас для страницы юмора школьного сайта.
    Но чего стоил мой блокнот по сравнению с желтой тетрадкой, которую щепетильно вел директор школы Николай Лысенко. Это был шедевр мелкого стукачества на членов коллектива с целью: авось сгодится при случае. Был случай, когда уборщица тетя Маша Шмыга пришла к моей жене, в то время председателю профкома, с жалобой на то, что техработников, большинство из которых и читать толком не умеют, заставляют делать подписку на периодические издания в объеме подписок учителей. Лена, конечно же, возмутилась и пошла выяснять отношения с директором. Наш друг, Владимир Михайлович Шкурко, которому директорский кондуит покоя не давал, на следующий день выбрал удобный момент и прочитал последнюю запись.
   А там значилось: "Голова профкому школи Дорбалюк Олена Іванівна підбурює технічних працівників до непокори Радянській Владі. Зокрема, вона закликає до ігнорування підписки на нашу Радянську пресу. А саме:  на журнали "Комуніст" та "Агітатор", газети "Правда", "Радянська  Україна" та інші не менш потрібні всім нам видання. Днями буду в райцентрі, то не забути доповісти секретареві райкому товаришу Литовченко про цей жахливий факт зміщення акцентів у світогляді вчительки".
   Надо было только представить себе, как отреагирует на такую информацию товарищ Литовченко, который в своих выступлениях перед коммунистами называл ООН "организация два о-эн", а Карибское море "Караибским".  
   Володя тут же изложил данную запись во всех подробностях Елене, и сказал:
  ― Послезавтра мы едем на совещание в райком профсоюза. Это будет последний день существования директорской "желтой тетрадки". Ты не бойся, он потому и записывает, что ничего не помнит. Уже на следующий после визита в райцентр день директор бросился на розыски своего шедевра стукаческого творчества. В первую очередь вызвал на беседу Владимира Михайловича. Тот с невинным лицом опротестовал свою причастность к исчезновению столь ценного документа. А потом произнес задумчиво с присущей ему артистичностью:
   ― А помните, мы заходили в столовую, еще под борщик по сто пятьдесят грамм заказали? Так вы, кажется,  тетрадку, чтобы не мешала, на радиатор возле окна положили.
   ― Зовите бегом шофера, будем искать. А он ее случайно не видел?
   ― Иду, зову, спрошу!
   Водитель школьного грузовика Анатолий Головченко зашел в кабинет с выражением безграничного возмущения:
   ― Да на какого черта мне сдалась Ваша тетрадь. Я и газет-то не читаю. Стал бы я еще с Вашими каракулями разбираться!  
    ― Тогда быстро за руль, едем в столовую, где вчера обедали. Может тетрадка там.
    ―  Нечего мне делать, как только ваш талмуд по столовкам искать!
   В столовой тетрадь никто из обслуги не видел.
   Еще через день Толя принес тетрадь Елене.
    ― Вот возьмите, почитайте, у меня в кабине под сиденьем завалялась.
   Так эта общая тетрадь и кочевала с нами пока не канула в Лету.
   Я в это время серьезно занимался курсовой работой по литературному краеведению. Как раз получил ответы от Олеся Терентьевича Гончара и корреспондента "Красной Звезды" полковника Дружинина, писавших в свое время о "Партизанской искре". Готовил им письма с благодарностью за отклик на мой запрос. Но гораздо позже мы долгими сельскими вечерами перечитывали по нескольку раз записи в  гнусном директорском дневничке и удивлялись масштабу человеческой подлости. Там ведь были записи о почти всех членах коллектива.

  К середине декабря курсовая работа была готова и подшита в папку "Для дипломных работ", случайно и очень кстати появившуюся в книжном магазине. После этого все наши студенты-заочники стали заказывать их и использовать для курсовых и дипломных работ. Текста у меня хватило ровно на шестьдесят машинописных страниц со всеми атрибутами: титульной страницей, вступлением, главной частью, заключением, сносками и списком использованной литературы. В таком виде я ее и отослал ценной бандеролью на кафедру теории и методики преподавания литературы. А в ночь на 1 января 1969 года я уже отправился в Одессу. Зимняя сессия согласно вызову начиналась со 2 января и праздновать Новый год пришлось в поезде Знаменка-Одесса, который уходил из станции в 23:30 31 декабря (примерно так же как и в наше время). Сессия была напряженной, четыре экзамена и пять зачетов за десять дней. Но все обошлось с правом на оплату отпуска.
  С доцентом Гольдиным встретились накоротке. Он посоветовал продолжать работу над темой, сказал, что собранный мной материал может перерасти в дипломную работу, а при желании и в тему кандидатской диссертации. Такая оценка меня окрылила и, по прибытии домой, я сразу же с новой энергией взялся уже за дипломную работу. У меня было еще два года в запасе. Были отправлены письма авторам "Партизанской искры", корреспондентам "Комсомольской правды" Гуськову и Почивалову, журналисту из Белоруссии Осипу Зинкевичу. От всех пришли ответы. Марина Евграфовна Полякова дала мне несколько писем с отзывами молодежи о книге ее мужа, а также несколько экземпляров газет, в которых в начале 50-х годов печатались отрывки из повести "Партизанская искра", написанных С.П.Поляковым по горячим следам. Я встретился с живыми тогда ещё участниками подпольной организации Иваном Герасименко и Ефимом Ющенко. Расспросил нашу учительницу Галину Ивановну Меркушенко о ее сестре Кате, погибшей вместе с остальными подпольщиками в застенках румынской сигуранцы. Написал стихи для песни о подвиге земляков. Учитель музыки и пения Николай Григорьевич Ляшок сочинил к ним музыку. И через некоторое время школьный хор уже пел новую песню под его аккомпанемент:
  На засыпанной солнцем поляне
  Прозвучала святая клятва:
  "Будем драться, ― сказал Гречаный, ―
  Пусть на смерть, но за жизнь, ребята.
  Припев: Крымкчане,  
              Вступили вы в правый бой.
              Будем помнить вас вечно,
              Подвиг вечно живой.
   По расклеенным вами листовкам
   Доходила к народу правда.
   Люди знали: есть вы сегодня,
   Значит будет счастливым завтра.
   Припев.
   Пролетают, как птицы, годы.
   Заросли партизанские тропы.
   Только в парке, посаженном вами,
   Шелестит зеленями тополь.
   Припев.
   
   В зимние месяцы 1969-го во мне вдруг пробудилась какая-то подсознательная интуитивная тревога. В воздухе и сознании подспудно ютилось предчувствие какой-то надвигающейся неотвратимой беды. Она грянула уже в середине марта, когда все люди нашей страны услышали о трагедии на речке Уссури, на острове Даманском. Имена Демократ Леонов и Иван Стрельников стали сразу же известными всем. Начальник пограничного отряда  Леонов и начальник пограничной заставы Стрельников пали смертью храбрых, защищая порученный под охрану участок Государственной границы СССР. Им посмертно присвоили звание Герой Советского Союза. Телевидение рассказало о событиях и показало гробы пограничников, павших от рук китайских провокаторов на льду Уссури. Все эти ребята в основном были 50-го года рождения. Вскоре стали известными  начальник заставы Виталий Бубенин и сержант Юрий Бабанский, которым тоже было присвоено звание Герой Советского Союза. Я тогда и представить себе не мог, что пройдет немного времени и этот военный конфликт на границе сыграет огромную роль в  жизни моей семьи.