16:17 Искры памяти. Продолжение,14 |
| Застенки 411-го. Две недельки вылились в три с половиной месяца. В госпитале я познакомился с группой замечательных людей из числа больных. Общение с ними стало частью школы жизни. В их числе был подполковник Радий Александрович Мороз, преподаватель Одесского высшего артиллерийского командного училища им. М.В. Фрунзе, весельчак и балагур с закрученными вверх чапаевскими усищами. Он не мог жить без приколов, вечно выдумывал и осуществлял различные шутки, которые смешили все отделение. Благодаря ему люди забывали о болячках. Они исцелялись дружным смехом. Дежурный врач пытался призвать к порядку, а узнав в чем дело, сам падал со смеху. В пример приведу только один случай из происходивших ежедневно. Палата, в которой мне отвели койку, имела четыре места, а нас там находилось двое. За окном был апрель, но тепло еще не настало, а топить уже перестали. В одно прекрасное утро в нашем временном жилище появился здоровенный подполковник. — Что, пацаны, болеем? — обвел он нас взглядом. — Да не так, чтобы, но лежать приходится, — дружно ответили мы в два голоса. Тут появилась кастелянша и позвала вновь прибывшего на переодевание. Как только они оставили помещение, в дверях появился Радий Александрович. — Ребята, это был подполковник Иванов? — Не знаем, он нам не представился. — Это он, я заметил. Я сейчас кое-что принесу, поставлю ему под койку. Ваша задача молчать и правильно реагировать. Через несколько минут он снова появился и поставил под кровать еще одну стеклянную баночку с крышкой. Уходя пригрозил нам пальцем и попросил ничего не говорить о его присутствии в палате. Подполковник Иванов появился уже в больничной пижаме. Выбрал себе койку из двух свободных. — А что это за третья баночка под кроватью, я уходил было две. — Это сестра принесла, сказала еще на один вид анализов, — дружно проговорили мы, помня просьбу Радия Александровича поддержать его. Иванов поднял баночку, появившуюся последней, и прочитал вслух надпись на ней: "Анализ пота. К семи утра". — А это что такое? Вы сдавали? как это делается7 Мы, сдерживая смех, объяснили, что надо выпить горячего чаю, потеплее укрыться, а когда пот появится подмышками, соскребать его прилагаемой пластмассовой ложечкой и сливать в баночку. Из огромного портфеля тут же были извлечены мельхиоровый чайничек, электрокипятильник, сахар, чайная заварка. Процесс пошел. После четырех стаканов чая наш подполковник укрылся с головой одеялом и двумя прогулочными пальто, снятыми с вешалки. Часа два его не было слышно. Потом все предметы утепления слетели на пол, а Иванов резко вскочил с кровати и с криком: "Какие, блин, капли пота. Тут уши отмерзли, а они пота хотят!" выбежал в коридор. Мы услышали удивлённые возражения сестрички Ольги, что никакие такие анализы не предусмотрены, а баночку она не приносила. — А подполковник Мороз где-то здесь лежит? Это его подлые проделки! Где он? — Ольга молчала указала на дверь палаты. Через минуту мы увидели легко скользящую по линолеуму фигурку низкорослого Мороза, которого держал за одну ногу Иванов, приговаривая: "На работе, змей, жить не даешь и здесь из-за тебя покоя не будет? Я этого не выдержу, удавлю паразита"! Что уж смеху было... Вторым номером в этой веселой компании был офицер ГРУ подполковник Виктор Николаевич Серебряков, назначенный начальником отделения старшиной. Он каждое утро поднимал всех, кому не был предписан постельный режим и отправлял на трудотерапию. Аллеи парка всегда были ухоженными, благодаря его стараниям. Территория госпиталя была отгорожена от парка им. Шевченко двухметровым забором из ракушечника. За ним располагался чешский луна-парк. Солдаты и молодые офицеры забирались на этот забор и наблюдали за жизнью горожан, слушая музыку. На нашей территории размещалось и пятнадцатое отделение госпиталя, которое занималось допусками летчиков к полетам и послеполетной реабилитацией. В один из периодов среди них находился и молодой генерал-майор, которого его же подчиненные заманили на забор послушать музыку. При появлении дежурного врача, всю молодежь как ветром сдуло, а генерал долго топтался на заборе, прицеливаясь как удобнее спрыгнуть. Прыжок закончился переломом ноги. Генерала подлечили, полежал в гипсе и вернулся к исполнению. А как же там наш подполковник Иванов? А он так и не сумел выполнить своей угрозы, а Радий Александрович продолжал в том же духе. Как-то мы с товарищем по палате Колей заметили, что наш подполковник с подъема вставляет ноги в тапочки, не глядя на них. Об этом мы сказали Радию, А он тут же придумал очередную жестокую шутку-издевку. Когда мы все улеглись спать, он тихонько вошел в палату и нарисовал зубной пастой белые кресты на черных тапочках Владимира Ивановича. Утром все пошло по плану. На призыв подполковника Серебрякова он резко поднялся на кровати, устремил ноги в тапочки и ушел на прогулку по аллеям парка. Конечно же, без метлы и совка (не по рангу род занятий). Когда он вернулся, мы были уже в палате, сидели молча и ждали реакции. Она возникла немедленно после приземления на спальное ложе. Иванов посмотрел на свою прогулочную обувь, схватился руками за голову и произнес: "Ребята, я кажется схожу с ума"! — А в чем дело, Владимир Иванович? — А ДЕЛО В ТОМ, ЧТО Я КОГДА ВЫХОДИЛ ИЗ ОТДЕЛЕНИЯ МОИ ТАПОЧКИ БЫЛИ ЧИСТЫМИ! Нигде не останавливался, ни с кем не разговаривал, пришел, а на них кресты. Откуда, спрашивается? — А может, их кто-нибудь с вечера нарисовал? — Нет-нет, и еще раз нет! Когда я ложился, они были чистыми! — А когда у нас идет скорая на основную территорию госпиталя? — В восемь, в двенадцать и в пятнадцать. А зачем вам? — Поеду на консультацию к психиатру, пусть посмотрит меня. — А надо ли это? — Надо, ребята, надо! И мы проводили его, не нарушая серьезности лиц. С нетерпением ждали возвращения с диагнозом. — С психиатром я разговаривал около трех часов, в конце беседы он заявил, что я абсолютно здоров, но я сомневаюсь. Откуда же кресты на тапочках? Добро, у него оказались легкие, как кузнечные меха. Через месяц он ушел из госпиталя с диагнозом "практически здоров". И Радий Александрович остался живым и невредимым. Мои веселые соседи все были очень серьезно больными людьми, они залечивали каверны на легких величиной с куриное яйцо, но никто из них ни разу не произнес вслух слово "болезнь". Ежедневно после обхода врачей они в своей палате расписывали пульку, к вечеру собиралась определенная сумма и нянечка тетя Зина бежала в гастроном за бутылкой. Пустая тара топилась в бочке с водой, предназначенной для слива унитазов в случае отсутствия воды в водопроводе, что в те времена случалось нередко. Инициатором таких мероприятий был фронтовой летчик, подполковник в отставке Рафаил Михайлович Смирнов, у которого на пиджаке, при выписке из госпиталя, мы насчитали 28 боевых наград, половину из них составляли орденские ленточки. Мы часами слушали его рассказы о боевых вылетах, о шалостях в последние дни войны, граничивших с возможной гибелью. Ну, как бы ты, дорогой читатель, отреагировал на такой рассказ: "Был у нас в полку отважный летчик-ас, Герой Советского Союза, Коля Шут. Это были последние дни войны. Командованием был создан так называемый "воздушный мост". Через каждую минуту из аэродрома поднимался самолет и бомбил Берлин. Коля взлетел и пропал. Не было его четыре дня. Мы уже и по сто грамм выпили за упокой его души, и ему поставили стаканчик с корочкой хлеба. И вдруг на пятый день появляется в чистом небе американский тяжелый бомбардировщик Б-17 — "летающая крепость", зенитчики завращали стволами, смотрят, машет крыльями: "Я — свой". Совершил посадку, подбегаем, из кабины вылезает Коля Шут. — А что, — говорит, — на «юнкерсах» летал, на «мессерах» пробовал, а вот на "крепости" могло и не случиться, украл у союзничков с аэродрома, покатался". Такие воспоминания от Рафаила Михайловича были бесконечными. ОН УШЕЛ ИЗ ГОСПИТАЛЯ АБСОЛЮТНО ЗДОРОВЫМ, но с шестью пустыми бутылками от водки в сетке-авоське. Потом звонил с угрозами Радию, рассказывал, как оправдывался перед женой. В один из прекрасных майских дней санитары внесли на носилках беспомощное тело какого-то человека. До этого в нашем отделении не было лежачих больных. По палатам сразу же прошел слух. Офицеры, долгое время проходившие службу в Одесском военном округе, узнали его. Это был почетный гражданин города Одессы, бывший командир 248-й стрелковой дивизии, одной из первых вступившей в бой с фашистами за освобождение города в районе станции "Сортировочная" уже первого апреля 1944 года, генерал-майор Николай Захарович Галай. 10 апреля город был освобожден от фашистской нечисти. Николай Захарович поступил в отделение со страшным диагнозом "туберкулезный менингит". Ему тогда было 72 года. Мужество, с которым он боролся с болезнью, может быть примером для каждого человека, попавшего в беду. На наших глазах ему сделали 18 пункций спинного мозга. Лечением его занялся сам начальник отделения Иван Пахомович, фтизиатр с огромнейшим опытом. Уже через месяц генерал на костылях в сопровождении врачей показался на открытой террасе, а, подойдя к парапету, вдруг бросил костыли вниз со второго этажа и заявил врачу: — Ты меня, Иван Пахомович, кажется собрался учить ходить? Я этому научился еще тогда, когда мне годик исполнился. Навык не утерян, пойду сам! — И пошел потихоньку без посторонней помощи. В последний раз я видел его на трибуне 9 Мая 1980 года восьмидесятилетним и в добром здравии. Пребывание в госпитале оказалось еще одним его подвигом, закончившимся победой над страшным недугом. Для всех нас, свидетелей оптимизма и мужества этого настоящего человека, появился новый толчок к быстрому выздоровлению. Еще с одним замечательным человеком свела меня судьба в госпитале. Тихомир Михайлович Ачимович стал для меня настоящим другом. Югославский партизан, с пятнадцатилетнего возраста сражавшийся с фашистами в отрядах Иосипа Бброз Тито, советский офицер, писатель, необыкновенно душевный человек, серб по национальности, кумир одесских женщин, он и в госпитале был самым заметным и авторитетным. То, что я хочу рассказать о нем — сведения из наших с ним длительных бесед. Мальчишкой он попал в партизанский отряд. Прошел с партизанами весь трудный путь в горах Югославии. Когда закончилась война, в числе других офицеров был направлен на учебу в академию имени М. В. Фрунзе. В конце сороковых годов взгляды югославского лидера Тито на пути построения социализма в освобожденных странах Восточной Европы резко изменились. Слушателям академии, гражданам Югославии, было предложено возвращаться домой. Тех, кто оставался на прежних политических позициях пригласили работать в основанной в Москве газете "За социалистическую Югославию". Тихомир Михайлович согласился на второе предложение. Я еще помню рисунок из газеты "Радянська Україна", где Тито изображался в маршальской фуражке и с собачьим торсом. А каково было ему, сербу, вести открытую борьбу с бывшим своим кумиром, за которого готов был в боевой обстановке жизнь отдать. Годы работы в советской прессе дали ожидаемые плоды. Тихомир Михайлович был объявлен на родине "персоной нон-грата". Возвращение на родину для него навсегда было закрыто. После смерти Сталина в газетах появились фотографии, на которых Н. С. Хрущев уже обнимался с И. Б. Тито. Для Ачимовича и многих его земляков встал вопрос, куда деваться. Лично он согласился на кадровую службу во Внутренних войсках СССР. Заочно закончил литературный институт имени М. Горького при Союзе писателей, вступил в члены КПСС, стал гражданином СССР.  На время нашего знакомства он был уже майором в отставке, шесть его книг нашли читателя в нашей стране. На родине его произведения не печатались. В первый раз проведать родителей ему разрешили только в 1964 году. Один их старых друзей, редактор югославского печатного издания, позволил себе напечатать стихотворение под фамилией автора, за что был немедленно уволен с работы. (На фото книга Тихомира Ачимовича "Штык и роза" с дарственным автографом. Июнь 1972 года). В 60-е годы жители Югославии имели возможность безвизового въезда практически во все страны Западной Европы. В последующие годы Тихомир Михайлович оформлял туры по странам Средиземноморья. Таким образом попадал с женой Галиной и дочерью Танечкой в Югославию через Адриатику вместе с персональной "Волгой". После гостеванья в родительском доме уже на машине посещали Италию, Францию, Германию. Домой возвращались снова морем. Пересечь границу по сухопутью на машине в то время было большой проблемой. С Европой общались на языках народов тех стран, которые посещали, жена и дочь говорили на английском и французском, а сам наш герой — на сербском и итальянском. Особенно интересными были для меня рассказы Тихомира Михайловича об обычаях его народа. Местность, в которой жили его родители, имела хуторскую застройку. Когда в доме появлялись гости из СССР, отец объезжал соседей, приглашал их в свою обитель. Застолье было всегда богатым, водку пили из двухлитровой бутылки, пускавшейся по кругу. Когда содержимое заканчивалось, приносили новую. Но никто и никогда не заставлял пить. Галину в первый наш приезд усадили за стол, а когда она позволила себе вмешаться в разговор мужчин, отец попросил ее встать из-за стола и отойти к двери. — Мы посадили тебя за стол в знак уважения к зарубежной гостье, — сказал он внушительным тоном, — а раз не умеешь вести себя, постой у двери, подумай. Проголодаешься, придешь поешь, когда мужчины встанут. Суровая действительность была воспринята с некоторой обидой, но и с пониманием. Она быстро нашла себе занятие. День и ночь стирала в машинке-автомате, о которых у нас тогда и понятия не было. После встречи и длительного общения в госпитале, впоследствии у меня с Тихомиром Михайловичем случались только кратковременные встречи в Одессе, ввиду того, что наши места службы были на значительном расстоянии от этого города. В последний раз я увиделся с ним летом 1979 года в здании цирка. Выглядел он неплохо, но с горечью в голосе сказал мне, что написал на имя Тито письмо с просьбой похоронить его после смерти у родных меловых гор. Ответ вождя был циничным: — Где жил, там пусть и зароют! Он сказал об этом так, что на моих глазах появились слезы. Через несколько месяцев его не стало. В середине июля все мы начали готовиться к выписке. Иван Пахомович вызывал к себе по одному, предлагал путевки во фтизиатрические санатории. География санаториев распространялась по всей стране. Но когда очередь дошла до меня и доктор обратил внимание на то, что я пограничник, у меня получился облом номер два. А вот пограничнику я выдать путевку не могу, вы не относитесь к Министерству обороны. С выпиской из госпиталя придется повременить. Езжайте в погранотряд, пусть для вас покупают путевку, а вы пока побудете здесь. Путевку для меня приобрели в санаторий "Аразиндо", расположенный в курорте Абастумани Грузинской ССР уже через неделю. Времени на общение с семьей не дали. Проездные документы и отпускные я получил немедленно и самолетом отправился в добровольную ссылку на Кавказ, в бывшие любимые места отдыха Николая Николаевича Романова, двоюродного дяди русского царя Николая II и внука государя императора Николая I. На Кавказ я собирался впервые в жизни. Перед отбытием посоветовался со знатоками. Посмотрели на огромную карту СССР. Посоветовали лететь до Батуми. С билетами затруднений не было. В тот же день и вылетел. Промежуточная посадка была в Сухуми. Взлет, короткий перелет и благополучная посадка в Батуми. При выходе из аэровокзала спросил какого-то мужчину, как добраться до Абастумани. — Эй, дарагой, а ти зачэм сюда приехал? Пачэму нэ вышэл в Сухуми? Там сорок километров автобусом. А тэпер толко поездом. Вэсь ноч ехат до станция Хашури, автобусом до Ахалцихе, патом автобусом до Абастумани. Завтра вэчэром будеш на мэсто! — по-кавказски горячо инструктировал меня местный житель. Я уныло поблагодарил разговорчивого гида и поехал на железнодорожный вокзал. Ночь провел в шумном вагоне электрички Батуми—Хашури, автобус повез меня по территории Ахалцихского пограничного отряда вдоль какой-то горной речки. Пограничники дважды досматривали вещи пассажиров, долго смотрели мои документы, внимательно изучали путевку, хотя я был в пограничной форме. Я мысленно подмечал особенности и отличия погранслужбы здесь и в моём погранотряде. Совершил еще одну пересадку на автобус до Абастумани. У поющей группы грузин спросил как добраться до санатория "Аразиндо". Мне показали пальцами в небо. Посоветовали взять такси. Еще 1800 метров по бесконечному серпантину и я увидел большое четырехэтажное здание санатория. В палате, в которую меня поселили, оказалось еще три пациента-грузина. Они говорили на родном языке, на меня не обратили малейшего внимания. Я сразу же лег спать, а утром попросил перевести в палату, где говорят по-русски. Новый контингент оказался более разговорчивым, интернациональным, но в палате было восемь человек. Ко мне сразу же подошел веселый усатый парень-грузин, назвался Романом Тартарашвили и пригласил пойти на завтрак. По дороге в столовую он объяснил, что в ближайшие дни мной никто заниматься не будет, так как главврач отсутствует, а без него никто ничего не решает. — Так что отдыхай пока с дороги, ознакомься с местностью, — резюмировал мой новый знакомый, — недельки через две тобой займутся. — Через две недели мое терпение окончилось. Я уже вдоволь надышался густым хвойным запахом корабельных сосен на живописных горных склонах. Решил зайти в кабинет с табличкой "Доктор Мартиросян Маргарита Мартиросовна". Меня встретила миловидная женщина лет сорока, на заданный вопрос о моей дальнейшей участи она мило улыбнулась, сказала, что здесь никто никуда не спешит. Все мои вопросы решатся завтра, когда прибудет из командировки главврач профессор Зал Андреевич Сарджвеладзе. На следующий день меня пригласили на комиссию. Я понял, что это не врачебный консилиум, что собраны случайные люди для массовки. Кроме профессора-хирурга Сарджвеладзе и Маргариты Мартиросовны, в кабинете находился гардеробщик, регистратор, физорганизатор, культмассовик и даже фотограф. Я сразу понял — все вопросы здесь решает ОН, огромный грузин с усами во все лицо. Перечить ему никто не смеет. — Пишите ему, Марго, три мэсяцу, — изрек главврач, окинув беглым взглядом мой снимок. — Это невозможно, доктор, у меня отпуск всего полтора месяца, — возразил я, — по истечении срока отпуска мне необходимо быть в части. — Пишите — два с половиной мэсяцу. На этом разговор был закончен. На сроке пребывания в гостеприимном санатории была поставлена большая жирная точка. После этого столь содержательного общения начался процесс лечения. В палате появилась медсестра со шприцами и таблетками. Вездесущий и все знающий Роман Тартарашвили поставил нас в известность о главном бзике главврача. Оказывается, он мог простить больным любое прегрешение, кроме одного: если в "тихий час" он кого-либо не находил в постели, то за этим следовала досрочная выписка из санатория с направлением по месту работы письма с самыми нелестными характеристиками. Вскоре у меня и здесь завелся интересный собеседник Алексей Ким, кореец по происхождению, прибывший из Узбекистана. Он работал на ответственной должности в комитете партконтроля республики. Узбекская ССР имела квоту в 50 мест, забронированных в этом санатории. Когда главврач бывал в добром юморе, культработник Давид устраивал для желающих выезды на экскурсии по Грузии. Мы побывали в городе Гори, посетили музей Иосифа Сталина, домик в котором родился "вождь всех времен и народов", побывали в Боржоми, пили знаменитую целебную минеральную воду прямо из источника, прошлись по развалинам пещерной крепости Вардзия, основанной в 1185 году и открывшуюся для общего обозрения вследствие землетрясения уже в двадцатом веке. Такие крепости имеются в Грузии почти в каждом ущелье, но эта знаменита тем, что в ней, как говорят, могло укрыться от врагов 50 тысяч человек и благодаря запасам пищи, воды, вина и хорошо устроенной вентиляции находиться там очень долго. 
  (Первое фото: Экскурсия в Боржоми.
Справа от меня Роман Тартарашвили. А на заднем плане, за девушками, присел наш
неисправимый любитель Бахуса Володя — опер из солнечного Узбекистана.На фото справа: Крепость по дороге в Гори. В верхнем ряду — мой постоянный собеседник Алексей Ким. Внизу рядом со мной справа директор совхоза из Казахстана, наш поилец и кормилец Петро Иванович Копыця. Фото внизу: Экскурсия в крепость Вардзия. Огромные сводчатые пещеры в 4 яруса. Крепость построил царь Грузии Георгий IV, отец царицы Тамары). Однажды Алексей Ким поведал мне о своей заботе, возникшей на ровном месте, здесь в санатории. Его землячки, любители "жирного плова", написали жалобу в министерство здравоохранения своей республики на то, что в санатории плохо кормят. Ему было велено разобраться с жалобой на месте и дать ответ. Я был приглашен присутствовать при разговоре с главврачом. — Такие разговоры всегда лучше проводить при свидетелях, — сказал мне Ким. Когда Алексей изложил суть нашего появления в кабинете Зал Андреевич вскочил за столом. — Вах, вах, вах, какие люди ненасытные. Что им нэ дэлай, все мало! Давайте нэ будэм виводы дэлат, Пасмотрим, как кормят в других санаториях, — такова была его реакция. На следующий день ровно в десять утра мы уже сидели в его "Москвиче", мигом слетели с горы, поднялись на противоположную, где размещался санаторий Министерства обороны. У ворот нас встречали главврачи всех восьми санаториев курорта Абастумани. Начальник санатория полковник-грузин пригласил всех пройти во двор, провел по помещениям санатория. После обхода предложил посмотреть, как кормят в пределах его владений. Мы вошли в небольшой домик сразу у въезда на территорию. Нашему взору открылся массивный стол, уставленный всякой снедью и напитками. Особенно привлекательно выглядели три поросенка с корешками хрена в зубах, возлежавшие на хреновых же листьях. Коньяки лучших грузинских и армянских марок, вино «цинандали» лились неиссякаемым потоком, пучки зелени исчезали за щеками едоков в немыслимых количествах. По окончанию банкета Зал Андреевич, смеясь и отдуваясь, спросил: — Ну, что будэш писать Алексей? Как у нас кормят? — Придется писать "чистую правду", — тоже улыбнулся Ким. Наш главврач, как оказалось, был заядлым волейболистом и болельщиком. Когда по курорту объявили соревнования по волейболу между санаториями, сразу же поступила команда готовиться к матчам. Могут ли болельщики пойти на соревнования, никто не объявил. Время соревнований совпадало с "тихим часом" и спуститься с горы в санаторий, где проходили соревнования, находившийся у подножья, немногие решились. Четверо из нашей палаты, и я с ними, все-таки пошли пешочком. На середине горы услышали сигнал авто, скрип тормозов и увидели усы Сарджвеладзе за лобовым стеклом. — Это куда, кто разрэшил? — Да, говорят, вы же и разрешили болельщикам посетить соревнования. — Разрэшил, но не сказал! Все в машину! И мы, к своему удивлению, полетели вниз. Наверное потому, что мы с Алексеем были для него узнаваемы. Машина помчалась мимо нужного нам санатория, просекла городок Абастумани и остановилась возле кафе под названием "Мзиури". — «Мзиури» — «солнышко» по-нашему, — заходите. Мы разместились в отдельном кабинете. — Что будэм пит? — последовал вопрос. — Да ничего, доктор, мы же на таблетках. — «Ничэго» — это по-грузински «шампанское». — Эй, официант, шампанское и шоколад! Появился официант с бутылкой шампанского и большой шоколадкой. Надо было видеть, каким взглядом встретил его доктор. — Ти что в школе нэ учился? Считат сабсэм нэ умэешь? Уйди с глаз моих. Парнишка выскочил, как ошпаренный, через минуту появился с еще четырмя шоколадками в руках. — Иди, прощаю, — прозвучало ему вслед, — сообразитэлный оказался. После шампанского мы все-таки побывали на волейболе. Наш главврач болел за свою команду неистово, а когда она начала проигрывать, быстро разделся, вытолкнул из площадки игрока, показавшегося ему нерасторопным, и личными усилиями обеспечил победу в матче. Местные жители из числа обслуживающего персонала посоветовали нам обязательно посетить ванное здание, находящееся в поселке. От этой экскурсии остались неизгладимые впечатления. Горячая вода поступала прямо из гор, из термальных источников прямо в мраморные ванны, расположенные на уровне пола. Ее постоянная температура 40—48 градусов. Вежливый экскурсовод показал нам отдельное помещение, где принимала ванны царская семья. В отличие от других, оно было оборудовано металлической сеткой с лебедкой. С их помощью принимавший ванну медленно опускался и поднимался, чем создавался переменный температурный режим. Ну чем не прообраз современной ванны-джакузи? Практически ежедневно во время моего пребывания в санатории к двум часам дня внезапно проходил кратковременный ливень. Под ласковыми лучами солнца вода начинала испаряться, в окружающих горах поднималась характерная только для этих мест дымка. По утверждениям местных жителей в это время надо было находиться в лесу и дышать, дышать, дышать… Эти голубые дымки вдоль речки Оцхе, состоявшие из мельчайших целебных частичек, источаемых соснами и пихтами, и были причиной славы климатического курорта. Мое постоянное желание всегда делиться с товарищами всем, что недавно узнал сам, однажды чуть не закончилось скандалом. Как-то мы большой группой отдыхающих спустились в поселок. Среди нас был малознакомый мужчина с рыжими волосами и усами, говоривший с акцентом. Я шел и рассказывал своим друзьям, что слева от нас, по рассказам местных жителей, жили турки-месхеты, которых во время войны принудительно выселили их этих мест. Кто-то не расслышал, пришлось повторить. И вдруг наш случайный спутник возмутился. — Ты долго еще будэшь говорить об этом! Я в том доме жил! Ты понял! Нэ надо болше об этом. Мне пришлось срочно отказаться от миссии добровольного гида. Да, это было время, прекрасно проведенное в сказочном краю, где и воздух был особенный, и солнце всходило не так. Там никогда не было жарко. Средняя температура июля +18оС, дождик ежедневный никого не раздражал, только радовал. Вековые деревья настраивали на лирический лад. Но все хорошее быстро проходит. Установленный срок лечения закончился в середине сентября и уже поездом я вместе с несколькими земляками отправился в ожидавшую меня Одессу с пересадкой в Ростове. Возвращение в Одессу совпало со второй годовщиной моего пребывания на службе в пограничных войсках. Прошло два года, а я так и не успел по-настоящему включиться в службу. Курсы в Москве, учебный пункт в Ильичевске, защита диплома в Одессе, лечение в госпитале и на Кавказе "съели" время на становление, как офицера пограничной заставы. В очередной раз практически всё начиналось сначала. Определенность была только в месте службы. |
|
|
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
